Есть в российской истории не только такие громкие даты, как смерть Иосифа Сталина, не только такие символические, как 400-летие дома Романовых, но и малозаметные и, казалось бы, на ход событий уже никак не влияющие.
14 марта 1990-го, 23 года назад, Михаил Горбачев стал первым (и, как скоро выяснилось, последним) президентом СССР. Третий внеочередной съезд народных депутатов СССР, на котором и было принято это решение, заодно выбрал вице-президентом (должность американская, в России она не прижилась) Геннадия Янаева, того самого, у которого тряслись руки во время пресс-конференции путчистов 19 августа 1991-го.
Ирония состояла в том, что выборы президента СССР для Горбачева было решено заменить решением съезда, но сами заветные слова «выборы президента» все равно прозвучали, и, какими бы ни были все последующие выборы, больше назначенных глав государства не было.
Кроме того, съезд, ставший предпоследним в краткой истории этого странного органа власти, отменил 6-ю статью Конституции СССР (о «руководящей и направляющей силе советского общества», которой являлась Партия) и объявил о референдуме о сохранении Советского Союза как «обновленной федерации равноправных суверенных республик».
Что случилось потом, известно очень хорошо, сама цепь событий, которая привела к победе Бориса Ельцина, памятна многим современникам и не нуждается в пересказе. Правление «минерального секретаря» (он же «Мишка Меченый» – над Горбачевым вообще издевались, как могли) закончилось самым бесславным образом, но в России заседание на разнообразных круглых столах в качестве никому не нужного пенсионера и реклама каких-то брендовых сумок и пиццы – еще не худший вариант для первого лица государства.
Павла Первого задушили в собственной спальне, Александр Второй погиб от рук террориста, Николай Второй был расстрелян, а Ленин умирал тяжело и долго. На этом фоне пицца – вариант немного стыдный, но по-человечески вполне приемлемый.
Парадокс Горбачева вообще в этом и состоял: он был по-человечески вполне симпатичен, но совершенно не равен государству, у руля которого его поставил советский партийный аппарат.
Проблема российских либералов, я думаю, до сих пор совершенно горбачевская: риторическая жесткость (сейчас это называется термином «рукопожатность») у них сочетается с полнейшим непониманием того, как, собственно, устроена в России жизнь и власть.
Горбачев, начавший перестройку, стремился к очень простой и понятной цели: модернизировать СССР, вернув стране то народовластие, о котором писали Андрей Сахаров и Александр Солженицын.
Где-то там, размышляли советские диссиденты, вызревает, задавленное потерявшей связь с землей бюрократией, что-то настоящее. Стоит освободить эти могучие силы, дать им возможность управлять – нет, не страной, а поселком или домом, – советская машина сможет стать более современной и менее неповоротливой. Ускорение и гласность должны были неведомые силы разбудить.
И разбудили, конечно.
Многопартийность? Пожалуйста, многопартийность: довольно скоро партию в России можно будет купить под ключ, и силы народные, немного смущаясь, продадут свои голоса за бутылку водки.
Низовое самоуправление? Конечно, сколько угодно. Из самых-самых низов вырастали скромные обитатели подвальных «качалок», которые вливались в группы силового подавления конкурентов. О том, какое управление существовало в городах при крупных предприятиях (например, в Тольятти), ходят легенды до сих пор. О том, кто именно и как именно выбирал мэров и губернаторов в те смутные времена, сложены увлекательные бандитские саги.
Либерализм принято ругать за то, что он отменил советские социальные гарантии, но гарантии эти рухнули бы сами собой – дело ведь не в либерализме, а в цене на нефть, которая держала эти гарантии.
Главный грех и либералов, и Горбачева состоит совсем в ином.
Пока с трибун рассуждали о народовластии, народ решительно к этой власти приходил, и ему очень нравился ее вкус, ее доступность и даже ее опасность. «Красный директор», который вынужден был ломать себе голову над пятилетним планом, становился едва ли не феодалом, вчерашний выпускник ПТУ дослуживался до бригадира, а средних способностей комсомолец – до руководителя крупного города.
Возможно, где-то и существует идеальный народ, который при свалившемся с неба народовластии идет стричь газон, но пока этот народ никто в глаза не видел.
Россия – страна ресурсная, но не только в том смысле, что мы продаем нефть. Ресурс, который можно конвертировать в реальную власть, у нас очень предметен: завод, количество избирателей, граница и т. д. Демократы 90-х, будучи людьми крайне идейными и в свои идеи верящими, обесценили сам факт идеи и обеспечили существующий до сих пор разрыв между политической риторикой и околополитической практикой.
На вопрос «Кто здесь власть?» люди в спортивных костюмах, дежурившие у проходных заводов и фабрик, отвечали автоматными очередями, и третий съезд народных депутатов, и четвертый, и пятый сделали вид, что подобного просто не может быть. Ведь гораздо важнее «обеспечить народовластие», чем понять, к чему оно может привести.
Если вы хотите «мнения снизу», будьте готовы к тому, что там, «внизу», вы уже объявлены несуществующим, – именно это случилось не только с Горбачевым, но и со многими делегатами того съезда.
Михаил Бударагин, обозреватель газеты "Взгляд"
